Неточные совпадения
Она смотрела вокруг себя и видела — не то, что есть, а то, что должно быть, что ей хотелось, чтоб было, и так как этого не было, то она
брала из простой
жизни около себя только одно живое верное, созидая образ, противоположный тому, за немногими исключениями, что было около.
В Кузминском же дело оставалось еще так, как он сам устроил его, т. е. что деньги за землю должен был получать он, но нужно было установить сроки и определить, сколько
брать из этих денег для
жизни и сколько оставить в пользу крестьян.
— Да, но ведь я говорил только для примера, я
брал круглые цифры, напамять. Однако же характер заключения тот самый, как я говорю. Статистика уже показала, что женский организм крепче, — ты читала выводы только
из таблицы продолжительности
жизни. Но если к статистическим фактам прибавить физиологические, разница выйдет еще гораздо больше.
И так они живут себе лет пятнадцать. Муж, жалуясь на судьбу, — сечет полицейских, бьет мещан, подличает перед губернатором, покрывает воров, крадет документы и повторяет стихи
из «Бахчисарайского фонтана». Жена, жалуясь на судьбу и на провинциальную
жизнь,
берет все на свете, грабит просителей, лавки и любит месячные ночи, которые называет «лунными».
Конечно, ни Пушкин, ни Грибоедов не писали точных портретов; создавая бытовой художественный образ, они
брали их как сырой материал
из повседневной
жизни.
Капитан был человек вспыльчивый, но очень добродушный и умевший
брать многое в
жизни со стороны юмора. Кроме того, это было, кажется, незадолго до освобождения крестьян. Чувствовалась потребность единения… Капитан не только не начал дела, простив «маленькую случайность», но впоследствии ни одно семейное событие в его доме, когда
из трубы неслись разные вкусные запахи, не обходилось без присутствия живописной фигуры Лохмановича…
При последующих произведениях Островского, рядом с упреками за приторность в прикрашивании той пошлой и бесцветной действительности,
из которой
брал он сюжеты для своих комедий, слышались также, с одной стороны, восхваления его за самое это прикрашивание, а с другой — упреки в том, что он дагерротипически изображает всю грязь
жизни.
Оно
берет своих агентов
из того общества, и если они являются в службе негодяями, лентяями, дураками, то они таковыми же были и в частной своей
жизни, и поэтому обществу нечего кивать на Петра, надобно посмотреть на себя, каково оно!
Пили чай, сидели за столом до полуночи, ведя задушевную беседу о
жизни, о людях, о будущем. И, когда мысль была ясна ей, мать, вздохнув,
брала из прошлого своего что-нибудь, всегда тяжелое и грубое, и этим камнем
из своего сердца подкрепляла мысль.
В
жизни же внушается, что надо соблюдать следующие правила: не есть мяса и молока в известные дни, еще в другие известные дни служить молебны и панихиды по умершим, в праздники принимать священника и давать ему деньги и несколько раз в году
брать из церкви доски с изображениями и носить их на полотенцах по полям и домам.
В первом случае, то есть в предположениях будущей деятельности, она
берет свои материалы и основания
из чистой науки; во втором —
из самых фактов
жизни.
— Ты и слушай!.. Ежели мой ум присовокупить к твоей молодой силе — хорошую победу можно одержать… Отец твой был крупный человек… да недалеко вперед смотрел и не умел меня слушаться… И в
жизни он
брал успех не умом, а сердцем больше… Ох, что-то
из тебя выйдет… Ты переезжай ко мне, а то одному жутко будет в доме…
Время громко говорит художникам:
берите из своих преданий все, что не мешает вам быть гражданами, полными чувств гражданской доблести, но сожгите все остальное вместе с старыми манкенами, деланными в дни младенчества анатомии и механики, и искренне подайте руку современной
жизни.
Предполагаем, что поэт
берет из опыта собственной
жизни событие, вполне ему известное (это случается не часто; обыкновенно многие подробности остаются мало известны и для связности рассказа должны быть дополняемы соображением); предполагаем также, что взятое событие совершенно закончено в художественном отношении, так что простой рассказ о нем был бы вполне художественным произведением, т. е.
берем случай, когда вмешательство комбинирующей фантазии кажется наименее нужным.
Когда здесь жил, в деревне, Рафаил Михайлыч [Рафаил Михайлыч — Зотов (1795—1871), писатель и драматург, театральный деятель, автор широко известных в свое время романов «Леонид или черты
из жизни Наполеона I» и «Таинственный монах».], с которым мы были очень хорошо знакомы и почти каждый день видались и всегда у них
брали книги.
Я раз его спросил, передавал ли он Лидии Николаевне, что мы узнали о ее женихе, он отвечал, что нет, и просил меня не проговориться; а потом рассказал мне, что Иван Кузьмич знает от Пионовой весь наш разговор об нем и по этому случаю объяснялся с Марьею Виссарионовною, признался ей, что действительно был тогда навеселе; но дал ей клятву во всю
жизнь не
брать капли вина в рот, и что один
из их знакомых, по просьбе матери, ездил к бывшему его полковому командиру и спрашивал об нем, и тот будто бы уверял, что Иван Кузьмич — добрейший в мире человек.
Глафира. А мне какое дело! Зачем же ты меня
брал из богатого дому, коли у тебя денег нет; я к такой
жизни не привыкла.
Начал говорить ему о причинах унижения человека, о злой борьбе за кусок хлеба, о невозможности сохранить себя в стороне от этой свалки, о справедливости
жизни, нещадно карающей того, кто только
берёт у неё и ничего не хочет отдать
из души своей.
— Матерям по ихнему делу иначе нельзя, — отозвался Самоквасов. — Ведь это ихний хлеб. Как же не зазывать покупателей?.. Все едино, что у нас в гостином дворе: «Что́ изволите покупать? Пожалуйте-с! У тех не
берите, у тех товар гнилой, подмоченный,
жизни рады не будете!.. У нас тафты, атласы, сукно, канифасы,
из панталон чего не прикажете ли?»
В утреннем тумане передо мной тянулся громадный город; высокие здания, мрачные и тихие, теснились друг к другу, и каждое
из них как будто глубоко ушло в свою отдельную, угрюмую думу. Вот оно, это грозное чудовище! Оно требует от меня всех моих сил, всего здоровья,
жизни, — и в то же время страшно, до чего ему нет дела до меня!.. И я должен ему покоряться, — ему, которое
берет у меня все и взамен не дает ничего!
Прежде
брали нежными вздохами, блестящим мундиром, красивой рожицей, а теперь господа Полояровы
берут на удочку новых идей, приманкой «новой
жизни», благо в женщину заронилось смутное стремление выбиться
из своего тесного положения.
Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей
жизни и видавший всякие виды, один
из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны, с которыми, как в старину говорили, капитану можно было спокойно спать, зная, что такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и идет с секстаном наверх
брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.
«
Беру кусок
жизни, грубой и бедной, и творю
из нее сладостную легенду», — говорит русский декадент.
И вот в таких-то фантазиях и сказывался его «пунктик». Совсем нелепых, диких вещей, если их
брать отдельно, у него не выходило; но все его мечтания принимали огромные размеры, и всего чаще трудно было догадаться, о чем, собственно, он толкует, тем более что Капитон беспрестанно вплетал воспоминания
из полковой
жизни по городам и селам, в лагерях, на маневрах, разговаривал вслух с своими товарищами и начальниками, точно будто они стояли тут перед ним.
Здесь я
брал уроки английского языка у одной
из княжон, читал с ней Шекспира и Гейне, музицировал с другими сестрами, ставил пьесы, играл в них как главный режиссер и актер, читал свои критические этюды, отдельные акты моих пьес и очерки казанской
жизни, вошедшие потом в роман"В путь-дорогу".
Мою вещь
брал себе на бенефис Монахов. Эта вещь никогда не была и напечатана. Она называлась"Прокаженные и чистые" —
из жизни петербургской писательско-театральной богемы. Я ее читал у себя осенью 1871 года нескольким своим собратам, в том числе Страхову и Буренину, который вскоре за тем пустил свой первый памфлет на меня в"Санкт-Петербургских ведомостях"и, придя ко мне, сел на диван и воскликнул...
И всю-то русскую
жизнь, через какую я проходил в течение полувека, я главным образом
беру как материал, который просился бы на творческое воспроизведение. Она составит тот фон, на котором выступит все то, что наша литература, ее деятели, ее верные слуги и поборники черпали
из нее.
Знаю только, что то, чтó ты называешь своими наслаждениями, только тогда будет благом для тебя, когда ты не сам будешь
брать, а другие будут давать их тебе, и только тогда твои наслаждения будут делаться излишеством и страданиями, какими они делаются теперь, когда ты сам для себя будешь ухватывать их. Только тогда ты избавишься и от действительных страданий, когда другие будут тебя избавлять от них, а не ты сам, — как теперь, когда
из страха воображаемых страданий ты лишаешь себя самой
жизни.
Чтобы быть в состоянии отдавать свою
жизнь, ему надо прежде отдать тот излишек, который он
берет у других для блага своей
жизни, и потом еще сделать невозможное: решить, кому
из людей служить своей
жизнью? Прежде, чем он будет в состоянии любить, т. е., жертвуя собою, делать благо, ему надо перестать ненавидеть, т. е. делать зло, и перестать предпочитать одних людей другим для блага своей личности.
Благо
жизни такого человека в любви, как благо растения в свете, и потому, как ничем незакрытое, растение не может спрашивать и не спрашивает, в какую сторону ему расти, и хорош ли свет, не подождать ли ему другого, лучшего, а
берет тот единый свет, который есть в мире, и тянется к нему, — так и отрекшийся от блага личности человек не рассуждает о том, что ему отдать
из отнятого от других людей и каким любимым существам, и нет ли какой еще лучшей любви, чем та, которая заявляет требования, — а отдает себя, свое существование той любви, которая доступна ему и есть перед ним.
К счастию ее, отрава не сильна, время не упущено. Сила врачебных пособий, сделанных ей Антоном, уничтожает силу яда. Гаида спасена. Это прекрасное создание, близкое к уничтожению, расцветает снова
жизнью пышной розы; на губы, на щеки спешит свежая кровь
из тайников своих. Обеими руками своими, отлитыми на дивование,
берет она руку молодого врача, прижимает ее к груди и, обращая к небу черноогненные глаза,
из которых выступили слезы, благодарит ими сильнее слов.
— Изволь, Маша, я сделаю по-твоему.
Из дружбы к тебе, я ворвался в твою тайную
жизнь насильно. Ты меня за это благодаришь теперь, ну и прекрасно. Я, вот видишь ли, враг всяких развиваний. Я не хочу в
жизни своей
брать на себя роль наставника и руководителя с людьми, уже сложившимися.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков
из баночек и коробочек,
из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской
жизни, молодость
брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой
жизни, оно перестало такою мучительною болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
Я тоже не имею ни малейшей претензии свести любопытный спор к какому-нибудь решительному заключению, но я хочу дать кстати подходящие иллюстрации, которые
беру из моих воспоминаний о литераторской
жизни.
Никон ничего не ответил, и Семен, не обижаясь, весело продолжал копать. За полгода
жизни у Ивана Порфирыча он стал гладкий и круглый, как свежий огурец, и легкая работа не могла взять всех его сил и внимания; он быстро долбил, подкапывал и бросал, и с ловкостью и быстротой подбирающей зерна курицы собирал рассеянные крупинки золотистого песку, шевеля лопатой, как широким и ловким языком. Но яма,
из которой еще накануне
брали песок, истощилась, и Семен решительно плюнул в нее.